Почему так много писателей? Особенно сейчас, когда, казалось бы, книга окончательно перестала быть самым значительным носителем знания? Книга как источник информации отмирает. Люди — даже такие, которые считают себя культурными и образованными людьми — все меньше читают и все больше проводят времени в интернете (Фэйсбук, Ютьюб, Википедия, статьи на порталах, что угодно, но книги — в последнюю очередь). Но писателей при этом становится все больше. Их сейчас так много, как никогда. Развелось множество литературных премий, которые зачастую выдают наиболее бездарным авторам, литературных журналов, которые почти никто не читает, а многие образованные и культурные люди (те самые, которые почти не читают книг) считают своим долгом написать книгу. И пишут. И говорят степенно и гордо: я — писатель! Почему?

Происходит это как раз по той причине, что до недавнего времени (XIX век и почти весь XX) именно книга была главным носителем знания. Именно в книгах записывалось все самое новое и ценное, до чего мог дойти ум человеческий. До этого тоже был культ текста и книги, но к началу XX века он достиг апогея и потом уже постепенно сходил на нет, вытеснялся культом визуальных средств коммуникации. Разумеется, интеллектуалы по этой причине стремились как можно больше читать и, если получится, что-нибудь писать — статейки, рассказы, эссе, романы. Написать (а в идеале еще и издать) книгу стало для интеллектуала своего рода критерием, знаком состоятельности. Зарубкой, отмечающей пройденные километры интеллектуального пути.

Так появилось (и появляется) множество неинтересных, некрасивых, скучных, бессмысленных, бесталанных, мертвых текстов. А это способствовало еще более стремительному падению авторитета книжного знания. Почему так произошло? Дело в том, что очень многие люди, родившиеся в интеллектуальных семьях и воспитанные соответствующим образом, или же наоборот — достигшие определенных интеллектуальных высот на силе сопротивления (чтобы не быть такими невеждами, какими были их родители), — многие из них созданы были, по всей видимости, для совсем другого. Они не должны были делать ставку в своем развитии на интеллектуальное знание. Возможно, им стоило бы печь хлеб, заниматься живописью, работать на бирже, продавать или шить одежду. Но социальная среда, в которой они выросли, установки этой среды, воспитание, стереотипы, законы, нормы — изо всех сил с самого детства диктовали этим людям, что самая уважаемая, самая умная, самая влиятельная и полезная профессия — это (например) писатель. А самая вершина бытия интеллектуала-писателя — это написать книгу, а лучше две или три. В итоге мы имеем сейчас множество романов, написанных корявым или вычурным языком. Или наоборот — написанных нарочито просто, нарочито «по-народному» (это другая крайность писательского бума). Эти произведения сереют (не всегда явно) большим количеством лингвистических штампов, социальных стереотипов, интеллектуальных шаблонов, не своих (заимствованных) мыслей, идей, образов. Примитивными или же наоборот чересчур изощренными (искусственными) сюжетными линиями. Слишком стройными логическими построениями. Слишком правильными языковыми конструкциями. И так далее. В двух словах можно сформулировать так: эти тексты мертвы и не имеют ничего общего с той реальной жизнью, которая происходит с нами здесь и сейчас. Иногда ими можно увлечься или развлечься, но это будет бесполезное, а зачастую даже вредное развлечение.

Этим псевдописателям вовсе и не следовало бы писать книг. Но они решили устроить себе карьеру писателей. Поступили в литературные ВУЗы. Научились приемам. Усвоили мертвое знание стареющих мастеров (зачастую, таких же, как и они, писателей не по призванию, а по самоназванию). А поскольку их много, они стали объединяться в своего рода касты (муравейники, или, как иногда называют это, в «писательский цех»), где каждому уготована своя социальная роль — литературный критик, блестящий интеллектуал, талантливый, но попсовый беллетрист, просто неудачник, скандалист, графоман. Они признают друг друга в этих социальных ролях, уважают и хвалят друг друга, замечают и критикуют друг друга, ругаются и пишут друг на друга рецензии, получают признание в качестве «настоящих, больших писателей». И общество ценит их. Восхищается ими и с удовольствием читает. Потому что людям выгоднее, чтобы писатели были такими. Не создающими ничего нового, а способствующими стабильности сложившейся картины мира и не нарушающими их зону комфорта чем-либо новым и грозящим уничтожить сложившиеся культурные стереотипы.

В сущности, участники всего этого процесса (который сами они называют «литературным процессом») уже даже не совсем люди. Это существа, взявшие на себя определенную социальную роль — «писатель». Программы, запущенные когда-то в детстве. Разумеется, все они ничего хорошего не могут написать. А если и написали случайно неплохой рассказ, то это исключение, возникшее от того, что «дух дышит где хочет» и вполне может выдохнуть где-то там, где сформировался высокий уровень ремесленнического мастерства.

Это несчастные люди, которые всю жизнь тащат на себе ярмо социальной программы и, может быть, даже не догадываются, что им приходится заниматься не своим делом. И, конечно, это касается не только писателей. Таких не узнавших своего предназначения, а потому вынужденных заниматься не своим делом персонажей полно и в других профессиях, особенно в таких, которые в определенных кругах считаются престижными и уважаемыми. В индуизме такие не нашедшие себя существа называются словом «санкара». Это такое «внесословное» сословие, люди, которые не могут быть причислены ни к одной из четырех известных варн. И таких в современном обществе большинство. «Это люди, не знающие ни своих материальных, ни духовных обязанностей. Их способности расходятся с их амбициями, и, занимаясь деятельностью, свойственной какой-либо из варн, они не обладают необходимыми качествами. Люди не могут найти себя, поэтому они постоянно неудовлетворены, и окружающие также неудовлетворены ими. Такие люди, в действительности, не обладают даже качествами шудр. Современные семья и общество постоянно порождают все новых и новых людей, принадлежащих к этой категории. Лишь попав в семью или окружение преданных, человек постепенно начинает очищаться от ложных амбиций и находит свое естественное положение в обществе» (отсюда).

Но мы тут говорим о литературе. А потому еще пару слов о том, кто же такие писатели настоящие. Писатели по призванию.

В сущности, то, чем они занимаются, можно назвать сотворением мира. Они формируют ту реальность, в которой мы живем. Не повторяют заученные, услышанные, усвоенные шаблоны, а на ходу создают новые, генерируют новые способы мышления, коды, программы, варианты коммуникации, — все то, чем потом начинают (часто не вполне осознанно) пользоваться их читатели в повседневной жизни. И все то, что потом берут на заметку студенты литературных институтов. В сущности, настоящие писатели создают новую иллюзию взамен старой. Новые законы жизни. Которыми некоторое время потом живет человечество. (Знаменитую фразу Пушкина «История народа принадлежит поэту» можно истолковать с этой точки зрения.) Впрочем, очень быстро эти законы становятся устаревшими и уже не имеют той магической силы, которая заключалась в них в тот момент, когда они только-только были зафиксированы на бумаге. Некоторое время они еще действуют, но уже, скорее, в виде ограничений, а не в виде поля для творчества и жизни читателей. А потом и вовсе становятся мертвыми и «пожираются вечностью».

Сила закона, созданного писателем, и продолжительность действия этого закона (степень воздействия произведения на читателя через время) зависят от того, насколько в момент написания своего произведения сам писатель был подвержен иллюзиям относительно той реальности, в которой он жил. То есть насколько он ясно видел происходящее и, как следствие, насколько точно сумел передать то новое, что прорывалось через него в этот мир. Достоевский, Пушкин, Толстой, Шекспир — все они, конечно, были в той или иной степени просветленными личностями, которые видели со стороны те миры, которые создавали. Осознавали степень их иллюзорности. Потому что именно от этого осознания (а не только от таланта и предназначения) зависит писательская сила.

Стоит добавить, что любого человека, нашедшего свое реальное (а не надуманные или навязанное) предназначение и исполняющего это предназначение, видя при этом его иллюзорность и потенциальную условность, можно назвать сотворцом. Но писатель имеет дело с языком, а язык это (все еще) основное средство коммуникации в этом мире.

Даже самые гениальные произведения искусства — не более чем иллюзия. Как и тот мир, который формируется под воздействием этой иллюзии. Это так уже хотя бы потому, что в жизни нет ничего статичного, застывшего, стабильного. Мир меняется каждую долю секунды. В каждое следующее мгновение «сейчас» мир становится другим. Реальность, существовавшая в предыдущем мгновении, буквально умирает, становится прошлым (которое существует только в уме, а не в реальной жизни). И рождается новый мир. Новая жизнь, новая реальность, новая иллюзия. В свое время Джидду Кришнамурти написал по этому поводу так:

«Как мы увлекаемся звуками слов, и насколько важное значение для нас приобрели слова: «родина», «Бог», «священник», «демократия», «революция». Мы живем словами и находим наслаждение в тех чувствах, которые они вызывают; и именно эти чувства стали особенно важными. Слова дают удовлетворение, так как их звуки оживляют забытые чувства; удовлетворение ими становится еще большим, когда слова подменяют настоящее, то, что есть. Мы стараемся заполнить нашу внутреннюю пустоту словами, звуками, шумом, деятельностью; музыка и пение – это счастливый способ бегства от самого себя, от собственного убожества и скуки. Слова наполняют наши библиотеки; а как нескончаемо мы разговариваем! Мы едва ли можем отважиться обойтись без книг, остаться незанятыми, быть в одиночестве. Когда мы остаемся одни, наш ум продолжает оставаться беспокойным, блуждая повсюду, заботясь, вспоминая, борясь; поэтому мы никогда не пребываем в уединении, а наш ум никогда не остается в безмолвии.

Конечно, ум можно успокоить повторением слов, пением, молитвой. Уму можно дать наркотики, заставить его заснуть; его можно привести в сонное состояние добровольно или насильственно, причем в этом состоянии могут быть и сновидения. Но ум, который стал безмолвным благодаря дисциплине, ритуалам, повторению слов, никогда не может быть бдительным, восприимчивым, свободным. Такой способ воздействия на ум посредством дубинки, в тонкой или грубой форме, не есть медитация. Приятно петь, и доставляет радость слушать того, кто умеет хорошо петь; но чувство живет лишь в последующем чувстве, и чувство ведет к иллюзии. Большинству из нас нравится жить иллюзиями, и мы находим удовольствие в поисках все более глубоких и всеохватывающих иллюзий; но страх потерять наши иллюзии заставляет нас отрицать или скрывать реальное, действительное. Дело не в том, что мы неспособны понимать настоящее; но, отбрасывая настоящее и цепляясь за иллюзии, мы преисполняемся страха. Все более и более глубокое погружение в иллюзию – это совсем не медитация; медитация – не украшение клетки, в которой мы пребываем. Осознание без какого-либо выбора путей ума, этого творца иллюзии, – вот начало медитации.

Удивительно, как легко мы находим суррогаты реального и как легко довольствуемся ими! Символ, слово, образ приобретают наиболее важное значение; вокруг этого символа мы возводим сооружение, построенное из самообмана, используя знание для того, чтобы укрепить его. Вот таким путем опыт становится препятствием на пути понимания реального. Мы даем названия не только для того, чтобы общаться друг с другом, но и с целью закрепить опыт. Это закрепление опыта есть самосознание, но если однажды мы оказались захваченными в его поток, чрезвычайно трудно выйти из него, т.е. выйти за пределы самосознания. Важно умереть по отношению к опыту вчерашнего дня и по отношению к чувствам сегодняшнего дня, в противном случае мы будем иметь дело с повторением; повторение же какого-нибудь действия, обряда, слова – бесполезно. В повторении никогда не может быть обновления. С прекращением опыта наступает творчество».

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>